Прежде всего, я хочу поблагодарить организацию «Еш Гвуль»* за учреждение этой премии. Хочу высказать благодарность уважаемому жюри, проявившему благорасположенность ко мне и к Хагит Офран, с которой я разделил эту премию. Хагит – внучка профессора Лейбовича, которая ведет работу по наблюдению за поселениями. Уже много лет я с восхищением слежу за ее деятельностью. Хочу также поблагодарить всех вас, пришедших на эту церемонию.

И всё же в эту минуту я вспоминаю о человеке, которого нет среди нас, и чье отсутствие здесь столь несправедливо: о моей жене Рахель. Она совершенно неотделима от всего, что я делал в последние 58 лет, и ей надлежало бы принять, по меньшей мере, половину этой премии. Присутствие на этом собрании доставило бы ей огромную радость.

У входа в здание меня встретила шумная манифестация правых. Я глубоко оскорблен тем, что их выкрики относились не ко мне, а к моему другу Мухаммаду Барки, арабскому актеру, взбесившему фашистов своим фильмом «Дженин, Дженин». Сейчас, в соседнем доме, он играет в пьесе Фредерико Гарсиа Лорки «Дом Бернарда Альба». И хотя манифестация досталась ему по праву, мне всё-таки обидно.

Я любил Йешияху Лейбовича и восхищался им.

Я восхищался его неотразимой всепроникающей логикой. Наслаждением было следить, как он прилагает ее к любой задаче, и ни одна не могла устоять перед ней. Нередко, прислушиваясь его словам, я спрашивал себя с завистью: «Почему же мысль не пришла в голову мне?»

Я любил его за непоколебимую нравственность. Нравственный долг человека был для него превыше всего.

Сразу же после войны 1967 года и начала оккупации, он предсказал, что мы станем нацией надсмотрщиков и секретных агентов.

Я действительно видел в нем Йешаяху II, наследника библейского пророка Йешаяху (так называют Исайю на иврите). Когда я сказал ему об этом, он рассердился: «Люди не понимают смысла этого слова. В европейских языках «пророк» – это человек, предсказывающий будущее. Но в иврите пророки – это люди, передающие слово Божие!» Лейбович, хотя был ортодоксом и носил кипу, себя таковым не считал.

Как и все великие люди, он был полон противоречий. Я силился понять, как совершенно рациональный мыслитель, может быть религиозен. Он убеждал меня, что человек, строго соблюдающий все 613 заповедей иудейской религии, может быть вполне рационален, потому что религия существует в совершенно иной плоскости. Будучи профессором очень разных дисциплин (философия, химия, биохимия, медицина), он не позволял ни науке, ни религии вторгаться в чуждую каждой из них область.

Когда кто-то сказал ему, что после Холокоста он перестал верить в Бога, Лейбович ответил: «Значит, вы не верили в Бога и раньше».

СТОЯ ЗДЕСЬ, в этом зале, я испытываю угрызения совести, оказавшись причастен к абсурдному факту, что он не получил Премию Израиля – высшее отличие, которым может наградить истеблишмент этой страны. Произошло это в 1993 году при премьерстве Ицхака Рабина. Тогда задули свежие ветры (или почудилось, что задули), и официальное жюри, наконец-то, решило наградить этой почетной премией Лейбовича.

Так совпало, что как раз в эти дни я организовывал встречу Израильского Совета мира между израильтянами и палестинцами. Я обратился к Лейбовичу и спросил, не сможет ли он выступить на этой встрече.

Должен добавить, что мне всегда хотелось привлечь его на наши встречи и собрания по двум причинам. Во-первых, он был великолепным оратором. Во-вторых, когда становилось известно, что будет выступать Лейбович, самый вместительный зал заполнялся до последнего кресла, лестницы и подоконника. (Я всегда организовывал эти мероприятия так, чтобы выступить после него. На то была веская причина: он разносил в пух и прах речи всех предшествующих ораторов. Используя сокрушительную силу своего анализа, он мог доказать, что всё сказанное ими – сущий вздор).

На этот раз он охотно согласился выступить при условии, что говорить будет только на одну тему – о долге солдата отказаться от службы на оккупированных территориях.

«Говорите, о чем хотите, – ответил я. – В конце концов, Израиль, до известной степени, свободная страна»

Он пришел на встречу и произнес речь, сравнив в ней наших солдат с ХАМАСом, который тогда (как и теперь) считали отъявленными террористами. Последовал взрыв общественного негодования, Рабин пригрозил бойкотировать церемонию, жюри стало рассматривать вопрос об отмене премии, и сам Лейбович заявил, что отказывается от нее. Вот почему он так и не получил этой награды, как и некоторые другие известные мне люди.

ЛЮБАЯ беседа с ним была для меня радостью. Он жил в иерусалимском квартале Рехавия, в скромной, заваленной книгами квартире, вход в которую был со двора. Порядок поддерживала его жена Грета, мать его шестерых детей, с которой он познакомился в одном из германских университетов. Рахель и мне нравились ее скромность и простота.

Едва он начинал рассуждать о каком-то предмете, как приходили в движение шестеренки в моем уме. Он постоянно сыпал неожиданными и глубокими суждениями. (Например: «Свое культурное наследие немцы и евреи создали в тот период, когда у них не было государства»)

В основе наших отношений была наша противоположность. Я – столь же убежденный атеист, как и он – ортодоксально верующий, но это его ни в малейшей степени не смущало. Я по природе – оптимист (как были мой отец и дед), а он – скорее был склонен к пессимизму. Он был на двадцать лет старше меня, доктор и профессор многих наук, а я даже школы не закончил. Он приехал в Германию из Риги, где он родился, а я родился в этой стране.

После Шестидневной войны мы оба говорили о необходимости вернуть оккупированные территории, но по разным причинам. Он предсказывал, что оккупация превратит Израиль в фашистское государство, а я был убежден в том, что передача территорий палестинскому народу и помощь в создании им своего государства должны положить конец этому давнему конфликту.

Несмотря на противоположность исходных позиций, мы были едины в нашем бескомпромиссном требовании отделения религии от государства. Это подвигло меня на одну парламентскую проказу. Когда в повестку дня был включен вопрос о Министерстве религии, я попросил Лейбовича прокомментировать некоторые моменты. Он продиктовал свои замечания моему помощнику, и когда подошла моя очередь выступить, я объявил, что выскажу не свою точку зрения, которая и так всем хорошо известна, а зачту мнение человека ортодоксальных взглядов, профессора Лейбовича.

Тогда я прочитал его слова: «При этом клерикально-атеистическом правительстве Израиль стал светской страной, которая сожительствует с религией… Верховный раввинат – светское учреждение, назначенное светской властью в соответствии со светскими законами. Поэтому с точки зрения религии оно незаконно… Это сплошная мерзость… В такой ситуации религия становится наложницей светской власти. Это проституирование религии».

Что тут поднялось! Председательствовавшая дама пришла в страшное волнение и заявила, что вычеркивает эти слова из протокола. Позднее я подал апелляцию, слова в протоколе восстановили, и сейчас я процитировал официальный текст.

Речи Лейбовича были намеренно вызывающими. Именно он придумал слово «иудо-нацизм» в годы, когда сравнения с чем-то, напоминающим нацизм, были абсолютным табу. Он сравнил некоторые подразделения израильской армии с нацистской «СС», а молодежь поселений – с гитрелюгендом. Название нашей святыни, Стены Плача (на иврите «Котель»), он превратил в «дискотель» – «дискотеку для верующих». Он позволял себе такие штучки, чтобы пробить коросту устоявшихся мифов.

Последние годы перед смертью (в 1994 году) он всеми силами убеждал солдат отказаться от службы.

Находясь в армии, я был свидетелем случаев, когда смелость одного военного, проявленная в нужный момент и в нужном месте, предотвращала зверства. Вот яркий пример. Оккупацией Назарета в 1948 году командовал канадский еврей Бен Дункельман. Он получил устное распоряжение Бен-Гуриона изгнать из города всех жителей, но отказался это сделать без письменного приказа. Как офицер и джентльмен он обещал мэру города при капитуляции, что ни один житель не пострадает. Дункельмана тут же отстранили от командования, но когда его сменил другой офицер, было уже поздно представлять события как происшедшие в пылу сражения. Письменного приказа, разумеется, не последовало.

Годом позднее я получил описание этого эпизода от самого Дункельмана, вернувшегося в Канаду, и опубликовал его в журнале «Хаолам Хазе» (Сей мир).

Лейбович утверждал, что отважнее всего для солдата встать и заявить о своем несогласии принимать какое-либо участие в оккупации, чем бы это ему ни грозило: тюрьмой, остракизмом и более страшными вещами. Если найдется достаточное число солдат, которые поступят таким образом, оккупация рухнет. («Еш Гвуль» был основан именно с этой целью).

ЗА НЕСКОЛЬКО лет до его смерти я имел честь быть представленным рядом с ним в книге интервью немецкого писателя и фотографа сжато и просто. Вот мой перевод с немецкого:

«Есть только две возможности. Одна – это война не на жизнь, а на смерть в полном смысле слова, в ходе которой Израиль станет фашистским государством. Другая – та, которая позволит избежать войны – разделение страны. Оба народа получат независимость и свои государства, но не во всей стране.

Я верю, что такой раздел произойдет, если не по соглашению между Израилем и Организацией освобождения Палестины, то по принуждению извне. Этого потребуют Америка и Советы.

Если же ничего такого не случится, мы обречены на катастрофу.

Повторяю: никакой третьей возможности нет.

После войны 1967 года Израиль превратился в аппарат власти, еврейского властвования над другим народом.

Я произношу эти слова, чтобы не осталось никаких сомнений: славная победа была для Государства Израиль историческим несчастьем. В год «Весны народов», 1848-ой, [австрийский драматург] Франц Грильпарцер предупредил о пути, ведущем от гуманизма через национализм к скотству. В 20-м веке немецкий народ прошел этот путь до конца. Мы вступили на него после Шестидневной войны. Наша главнейшая задача положить этому конец».

Я СЧАСТЛИВ разделить эту премию с его внучкой, что напомнило мне о еще одной фразе из этого интервью: «Тот краткий срок, который еще отпущен мне, я буду оставаться здесь. Здесь, в Иерусалиме, где живут мои дети и внуки, и где они останутся».

В этом и состоит подлинный патриотизм. Доктор Джонсон в своей знаменитой фразе заклеймил патриотизм как последнее прибежище негодяев. Мир вокруг нас кишит патриотствующими мерзавцами. Но есть и настоящие патриоты – такие как Йешияху Лейбович.

Никогда не будет другого Йешияху Лейбовича. «Он человек был, человек во всем; Ему подобных мне уже не встретить».**

Еш Гвуль (ивр. יֵשׁ גְּבוּל‎, название организации можно перевести как «есть граница» или «есть предел») — израильская общественная организация, основанная ветеранами Армии Обороны Израиля (АОИ) в 1982 году во время Ливанской войны. Организация выступает против оккупации Израилем Западного Берега реки Иордан и Газы, поддерживает морально, материально и юридически израильских военнослужащих, отказывающихся служить на оккупированных территориях, занимается юридическими преследованиями евреев, живущих за «зелёной линией».

Организация выступает за «селективный» отказ израильских военнослужащих от службы в армии, в зависимости от места службы. Члены организации не отказываются нести службу в пределах зелённой линии 1967 года, но отказываются служить на тех территориях, которые они считают оккупированными: Западного Берега реки Иордан и сектора Газы (до выхода оттуда Израиля в 2005 году), и в Южном Ливане до вывода оттуда израильских войск в 2000 году. («Википедия»)

===

Уильям Шекспир. «Гамлет», перевод М. Лозинского